При опознании - задержать - Страница 10

"Нет, дудки, - решил он, - не зайду в дом". А сам все шел и шел, как телок на веревочке.

- Лека, - наконец остановился он, высвободив руку из-под ее локтя, мне нужно на следствие, дела у меня. Beчером зайду.

- На следствие, - капризно надула она губы (они у нее, нужно сказать, соблазнительные, пухлые, прямо какие-то бесстыжие), - к купчихам идете... После сходите, только подушечку покажу. Пожалуйста.

"Ну что поделаешь, - сдался он, - считай, жена уже. И зачем только эти жены нам на всю жизнь? Вот у птиц, у зверей семья на один сезон. Верно сказал наш земляк Гоголь: "Господи боже мой, за что такая напасть на нас грешных! И так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!" вспомнил он недавно прочитанные строки.

Он шел рядом с Леокадией и сердито молчал. Тень Леки ложилась ему под ноги, и он злобно топтал ее, крепко наступая на голову, плечи, шею, ненавидя эту тень, как ее саму, живую.

- Алексей Федорович, что это вы так топаете?

- Клопов давлю.

- А они что, и по улице бегают?

- Ага.

Дома Лека и правда показала ему подушечку с вышитой наволочкой розовые цветы и загогулины. Алексей, чтобы доставить ей удовольствие, похвалил вышивку, подушечку приложил к щеке, сказал, что она такая же мягкая, как мастерица, чьи руки ее вышивали.

- Ой, что вы, Алексей Сидорович! - Лека сделала вид, что застеснялась. Поставила на стол вазочку с вишневым вареньем, графинчик вишневой наливки.

- Мне ваша маман говорила, что вы любите вишневое варенье.

- Ага, - нарочно "агакнул" он.

- Не нужно так. Фи...

Алексей выпил наливку, наелся варенья, захмелел. Лека пододвинула свое кресло вплотную к нему. Брала Алексея за руку, касалась щекой его щеки. И когда Алексей растаял и обнял ее за плечи, положила голову ему на грудь и закрыла глаза.

- Алексей Сидорович, - сказала она томно и тихо, почти шепотом, не раскрывая глаз, - поглядите, ножки у меня тоже красивые, - и приподняла слегка подол юбки.

- Ага.

- Про такую ножку написал один французский сочинитель - Бальзак его зовут. - Она потянулась к дивану, взяла с него книжку, открыла на нужной странице и попросила Алексея почитать.

"Ножка была, - читал он вслух, - узенькая, с красивым изгибом и шириной не более чем в два перста, а длиной с воробышка, с миниатюрнейшим носком... - Читая, Алексей то и дело кидал взгляд на Лекину короткую и широкую ступню. - ...одним словом, ножка, достойная поцелуя, как разбойник достоин петли".

- Как французы умеют поэтично писать про женщин и их красоту... А правда, я, пусть и не красивая, а ужасно симпатичная.

- Симпатичная, очень даже симпатичная.

Вот такой был у них разговор. Тоска, а не разговор. Правда, говорила больше Лека. Алексей только поддакивал да "агакал". Потом Лека попробовала играть на рояле, била по клавишам короткими, сильными пальцами, рояль гудел сердито и непослушно, словно огрызался.

- Не колоти, он же расстроенный, - взмолился Алексей. Он снова вспомнил про службу, глянул на часы - перевалило на вторую половину дня, считай, день пропал. Решил все же хоть что-нибудь сделать и по службе. Сказал об этом Леокадии. Она попробовала его задержать, назвала бездушным эгоистом, раз не хочет разделить с ней скуку, разозлилась, хоть и старалась скрыть свою злость.

Алексей вышел из дома и трусцой пустился по улице, радуясь воле, как шалый телок, сорвавшийся с привязи. Решил покончить с Иваненко. Вот сейчас зайдет к нему и сделает все, что нужно. Дорогой, однако, забыл и про Леку, и про службу, думал о Нонне. Поймал себя на том, с каким сладким, теплым чувством вспоминает про нее. До чего хороша! Не обычной заурядной женской красотой - лицом, фигурой, а своей яркостью. Глянешь на нее и глаза зажмуришь - такая яркая, что теряешься. Почти каждый день видятся - в одном ведь доме живут, а не может до сих пор говорить с ней спокойно, естественно, как говорит со всеми. Позавидовал Соколовскому - ну и повезло с женой. Это вам не Лека... Вспомнилось однажды сказанное Нонной: "Вы, Алексей Сидорович, человек добрый, честный, а вот цели в жизни у вас нет. Высокой цели".

- Нет цели? - повторил он теперь вслух, впервые задумавшись над этими словами, и приостановился. - Как так нет цели? Я ж выбрал службу, чтобы карьеру сделать. Хочу стать следователем, потом товарищем прокурора, прокурором... Разве это не цель?

Интересно, а какая у нее цель и у мужа ее? Выходит, есть она у них и живут для этой цели? А почему живут врозь, почему она не поехала в Корольцы вместе с мужем? Интересно и непонятно. Алексей задумался. В груди что-то царапнуло, заскребло острой лапкой. Если у них есть цель, как они могут достигнуть ее здесь: Нонна нигде не служит, муж - эконом бедного имения в конотопской глуши.

Может быть, до чего-нибудь и додумался бы Потапенко или хоть что-то заподозрил, но по своему характеру он не был способен долго думать об одном. А поскольку он остановился как раз напротив трактира, то и зашел туда.

- Полстакана водки, - сказал он трактирщику Фруму и кинул на стойку рубль, - малосольный огурец и сала с хлебом.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Основное, что надо было сделать по расследованию убийства мещанки Картузик Параски, Богушевич сделал до конца дня. Осталось получить от судебного врача-эксперта заключение, и можно писать обвинительный акт. Он был уверен, что товарищ прокурора Кабанов не сумеет ни к чему придраться.

Дневная жара спала, на город легла приятная прохлада. Богушевич зашел к себе в участок, - солнце повернуло на запад, его лучи больше не били в окна, в кабинете стало свежо. Он отдернул занавески, распахнул настежь одно окно, пододвинул кресло, сел, облокотившись на подоконник. Окно выходило во двор, там росли две старые акации с узловатыми сучьями, кусты сирени и березка. Березка молоденькая, дотянулась лишь до середины окна, еще не совсем белоствольная, с бересты сходят тонкие, почти прозрачные чешуйки, ствол растет, становится толще, береста лущится. Это было любимое дерево Богушевича. Каждый раз, входя в кабинет, здоровался с ним вслух, как с живым, а потом то и дело подходил к окну, чтобы взглянуть на него.