При опознании - задержать - Страница 16

- Мужик не транжирил бы так деньги, червонцами не раскидывался бы.

А скрипачи играли, Глаша плясала, хоть и не во всю силу, берегла себя - вечер еще только начался, плясать придется еще не раз. Соколовский, подперев руками подбородок, с усмешкой смотрел на "капельмейстера", который, казалось, слился со своей скрипкой, был не хозяином ее, а частью, придатком. Низенький, горбатенький, как гномик, он еще больше ссутулился, играя, и притопывал в такт своей игре почти детской ногой.

Разомлевший от пьяного довольства, Потапенко развалился на стуле, отодвинув его от стола; раскрасневшееся лицо лоснилось и сияло от счастья не для кого-нибудь, для него играют скрипачи и пляшет эта пригожая цыганка.

"Лихо же ты вышвырнул червонец, - подумал Богушевич, - а бондарю Иванюку эти деньги корову спасли бы". Хотел об этом сказать Потапенко, да что он сейчас поймет пьяный, и Богушевич продолжал смотреть на Глашу. Плясала она легко, красиво, однако сдержанно, без того буйного размаха, с которым обычно пляшут цыгане не за плату, а для себя. А Глаша плясала напоказ и, конечно, заученно - зарабатывала деньги. И все же ее пляска была хороша.

Внезапно у Богушевича заныло сердце. Не боль его коснулась, то затлела давно погасшая тревога и вот уже охватила всю грудь, залила острым беспокойством. Стал думать, что затаилось в душе, что могло так растревожить. Память старалась что-то подсказать, казалось - отгадка совсем рядом. Понимал, чувствовал, что цыганка, ее пляска, бубен, перестук каблучков что-то ему напоминают и, разжигая давнюю тревогу, помогают вызвать из былого то, что случилось с ним в далеком прошлом...

Вспоминал, вспоминал, да так ничего и не вспомнил.

Скрипачи, наконец, перестали играть, поклонились всему столу. Поклонилась и Глаша, чмокнула Потапенко в голову и той же ленивой медлительной походкой вернулась на свое место. Захлопали в ладоши сидевшие в зале, и Богушевич, приглядевшись, многих узнал. Были тут знакомые чиновники, учителя гимназии, отставной жандарм, земский врач, регент соборной церкви, священник - отец Паисий. За отдельным столиком сидели три поручика-артиллериста из Черниговской части, расквартированной здесь на лето. Одним словом, конотопский высший свет. Простой народ сюда заглядывал редко, есть более доступные трактиры.

В зале стало тише, музыканты отдыхали, говор умолк. Потапенко выпрямился, придвинулся к столу, поставил локти на скатерть, стиснул ладонями щеки. Похоже было, что он протрезвел, взгляд его прояснился.

- Алексей, - спросил Богушевич, - ты покончил с делом о краже?

- Даю честное слово, завтра с утра возьмусь. Все будет чин по чину, приложил он руки к груди. - А то и сейчас встану, пойду к купцу... Не верите? Пойду... А там у купца такая Гапочка... Эх, кабы моя воля...

- Помилуй, братец, - засмеялся Соколовский, - ты разве не вольный? Какая еще тебе воля требуется?

- А про Гарбузенко Леокадию забыл? Уже и свадьба готовится. Меня же женят без меня. - И тихонько запел услышанную где-то припевку: - Без меня меня женили, дуру толстую взяли, лучше б водкой напоили, по деревне провели... А, давайте еще выпьем. - Он налил в рюмки Богушевича и Соколовского, свою же пустую прикрыл ладонью, сам почувствовал, что ему хватит.

Богушевич и Соколовский слегка чокнулись рюмками, выпили. Закусывали и перебрасывались словами просто так, чтобы не молчать, хотя обоим хотелось и каждый из них это знал - поговорить о чем-то более серьезном. Богушевич сразу, еще после первого знакомства, почувствовал симпатию к этому спокойному, доброжелательному бородачу в простой, чуть ли не деревенской одежде. Видно было, что человек он умный и образованный, однако ж не выставляет свою образованность напоказ и держит себя просто и ровно со всеми. И еще понял Богушевич, что нет у этого эконома той хватки и хитрости, которые присущи тем, кто привык хозяйничать в своих владениях. Богушевичу еще не случалось общаться с Соколовским так близко и долго, как в этот вечер. Раньше виделись лишь мельком - то дома у Потапенко, куда порой заглядывал Богушевич, то когда сам Соколовский, приезжая в Конотоп, заходил к ним в участок, чтобы передать Потапенко что-нибудь от матери, обычно - деньги.

- Сергей Миронович, вы что кончали? - спросил Богушевич.

- Кончил кое-что, - ответил тот неохотно. - Чтобы быть экономом, университетов кончать не нужно.

- Дворянин?

- Столбовой, как и вот он, - указал Соколовский на Потапенко, который, уткнувшись лбом в стол, дремал, а возможно, уже и спал. - А вы тут после лицея графа Безбородки?

- Да, после лицея.

- Что ж так далеко от своей Литвы заехали? Литвин?

- Если имеете в виду литовцев, то я не литовец. Родился и жил на Виленщине, где живет белорусский народ.

- Белорусский народ... Имперские законы так его не называют.

- Не называют. Украину хоть Малороссией зовут, а белорусский край без имени и народ безымянный.

- Любопытно, - промолвил Соколовский. - Любопытно. - Скрестив на груди руки, он глядел на Богушевича с загадочным интересом, словно взвешивал каждое его слово, и, когда соглашался с ответом, кивал головой. - Гимназию в Вильне кончали?

- Да, - ответил Богушевич, удивленный этим особым интересом к себе и манерой его речи.

Соколовский осведомился о друзьях-гимназистах, справился и про поместье в Кушлянах, и про родителей. Заметив настороженность Богушевича, отвел от него взгляд, сказал:

- Расспрашиваю так - заинтересовал меня ваш край. - Взял графинчик там еще оставалось немного водки, налил на донышко себе, столько же Богушевичу. - Франтишек... Казимирович, давайте выпьем за край белорусский, за белорусов, чтобы они получили заслуженное ими.