При опознании - задержать - Страница 17

- Спасибо за тост и доброе пожелание. Будем надеяться, что все народы Российской державы когда-нибудь получат заслуженное. Лучшую долю.

- Или возьмут силой, - словно само собой вырвалось у Соколовского.

- Или возьмут силой, - так же, будто невольно, повторил Богушевич.

И оба опасливо замолчали, какой-то миг глядели друг другу в глаза, будто испытывая друг друга. Каждый понимал, что подошли в своем разговоре к границе дозволенного. Дальше беседа пошла об уездных новостях, погоде, урожае, о том, какой доход получат в этом году в имении. Новости были неплохие, уродило все хорошо, в Конотопе ждали приезда Киевской музыкально-драматической труппы, и для ее приема городские власти приготовили Народный дом...

Богушевич рассказал про встречу с бондарем Иванюком.

- Я знаю его историю, - потемнел лицом Соколовский. - Уговаривал пани Глинскую, чтобы подождала с иском. Пусть бы Иванюк отработал ей в хозяйстве. Не согласилась. Говорит, будет наука для других мужиков.

- Дети без молока остались. Грудной ребенок голодный - мать хворая, грудь болит, кормить не может. А он, - Богушевич кивнул головой на спящего Потапенко, - промотал сегодня эти деньги, да и мы с вами на них пили. Пропили, можно сказать, корову.

- Знаете что, Франц Казимирович, давайте уговорим Алексея, чтобы он заплатил за бондаря. Пошел к становому и заплатил.

- Попробуйте. Мне неудобно, он мой подначальный.

Заиграли скрипачи, и Глаша снова пошла танцевать. Заказал помещик, который только что, уже в сильном подпитии, вошел в трактир, и в душе Богушевича снова зашевелилось беспокойное и докучливое, как зубная боль, желание что-то вспомнить, снова подступила тревога и ощущение какой-то утраты, непонятная тоска, и он мучительно силился всколыхнуть что-то в памяти, скорее всего какую-то забытую встречу. Так иногда с ним бывало, когда после беспокойного сна, он, проснувшись, хотел вспомнить, что ему снилось, и не мог, расстраивался из-за этого, сердился.

Красивая Глаша красиво плясала, а детей у нее, верно, куча, они где-то в таборе, для них она и зарабатывает деньги. Соколовский тоже следил за ней. И когда Богушевич хмурился, щурил глаза, нервно тер лоб, Соколовский, видно, догадавшись, что того что-то тревожит, переводил взгляд на него, смотрел с какой-то загадочной усмешкой. Богушевич, заметив эту усмешку, еще больше хмурился.

Внезапно Глаша запела надрывным гортанным голосом:

Ай да-да, соколик ясный,

Возьми меня, девку красну,

На чужую сторону.

Ай да-да, соколик ясный...

"Боже", - чуть не вскрикнул Богушевич и даже привстал. Вмиг вспомнилось ему то, что так мучило. Как же он мог забыть? Роща, поляна, табор... И та же пляска под бубен, и та же песня... Тяжелый, трагический для Богушевича момент, и цыганка своей пляской тогда спасла его...

Теперь все всплыло у него в памяти, и он удивлялся, что не мог вспомнить сразу. Время - неумолимый художник - затушевывает все, заставляет забывать и боль. Заплыло то, давнее, другими надеждами, тревогами, другой болью, заботами о близких и хлебе насущном. Однако, припомнив то, далекое, Богушевич не стал ворошить старое, перебирать в уме, отгородился от него, чтобы не бередить рану. Еще не раз оно придет на ум, не раз будет болеть душа от соприкосновения с тем горестным...

Проснулся Потапенко, потянулся к графинчику, но Соколовский подвинул его к себе.

- Хватит, брат. Вы, так сказать, уже дошли до кондиции. - И спросил, не может ли он пожертвовать на одно неотложное мероприятие тридцать рублей.

- Прошу простить, на какое?

- Чтобы накормить и спасти одних обездоленных детей.

Потапенко достал кошелек, вынул три червонца.

- Кому дать эти деньги?

Соколовский взял их, спрятал в карман, рассказал про бондаря.

- Бондарю так бондарю, - зевнул Потапенко. - Идите, выкупайте ему корову. Все равно червончики ко мне же вернутся.

У Потапенко как раз хватило денег расплатиться с Фрумом. Из трактира выходили, поддерживая его под руки.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Дома свет горел только в столовой, значит, дочка Констанция, или Туня, как звали ее родители, уже спала. Пожалел Франтишек, что поздно домой вернулся и не поиграл с ней. Габа услышала его шаги, когда он был еще во дворе, вышла навстречу в коридор со свечкой.

- Добрый вечер, Габочка, - поздоровался Франтишек и поцеловал жену в щеку.

- Франек, ты пьяный! - воскликнула жена. - С кем пировал?

- Совсем случайно зашел в трактир к Фруму.

- В трактир случайно не заходят, Франек, - сказала она, поставила подсвечник на столик в коридоре и вышла, нахмуренная, сердитая, часто шаркая домашними туфлями.

Франтишек не обиделся на нее за такую встречу, понимал, что ей ой как нелегко с утра до ночи вертеться одной по дому. Мужа не дождаться, кухарки у них нет, няня приходит только на день, постоянная прислуга им не по средствам. А муж в трактире гуляет... Разделся, надел халат, зашел к жене, чтобы попросить прощенья.

- Понимаешь, Габа, день выдался сумасшедший, - начал оправдываться он. - Три дела по моему участку. Закрутился, весь день на ногах, некогда было и пообедать прийти. Ты же знаешь про это убийство из-за перстня. Страшное убийство. Кража еще. Поручил Потапенко разобраться, а он у Фрума просидел. Там его и нашел.

Габа молча собирала на стол. Плита еще горела, тепло доходило до столовой. Возле печи на полу кипел самовар.

- Ты прости меня, я сыт, есть не хочу, чаю выпил бы... И вот еще что: завтра с утра еду в Корольцы. Поджог там в имении.

Он поставил на стол самовар, достал из буфета стаканы, блюдца, ложечки - себе и жене. Налил в стаканы заварки, кипятку, большим тяжелым ножом стал откалывать кусочки сахара от сахарной головы.