При опознании - задержать - Страница 60

- У меня дел много, - сказал тот.

- Брось, Леонардо да Винчи, ты просто, говоря по-русски, лентяй.

- И вовсе не лентяй. А только я делопроизводитель, а не курьер. - Он достал из кармана пилку и стал подтачивать ногти. - Я все же человек образованный, а бегаю, как лакей. Лакею хоть чаевые в жменю суют.

- Оригинал ты, Леонардо да Винчи. Вымогатель чаевых.

- А если бы вам матушка не помогала, прожили бы вы на жалованье?

- Вымогатель, чего ты хочешь?

- Я сходил бы, - словно не слыша, что говорит Потапенко, продолжал тот, - да вот подметки хлябают, подбить надо, а до жалованья далеко.

- Получай на свои подметки.

Давидченко схватил монету и вышел. А Потапенко стал думать, как забрать седло. Пусть Катерина со своим Антипкой принесут - и черт с ними. Оформлять процессуально не будет, некогда понятых вызывать. И так хлопот полно с этим седлом. На черта оно им было? Возись теперь с ним, лучше бы сгорело вместе с конюшней.

Он сидел за столом, прислонившись щекой к стопке чистой бумаги, в самом скверном настроении. Чуть не задремал, да услышал голос в коридоре:

- Алексей Сидорович, это я, можно?

На пороге стояла Леокадия в белом платье и белой шляпке с широкой красной лентой. В комнату вошла, высоко подняв голову, с ослепительной улыбкой. Пышный бюст несла, словно только что полученный орден Станислава.

- Алексей Сидорович, мама передает вам в письме привет. Беспокоится о вашем здоровье. Как оно? Что-то у вас глаза провалились. Какой-то вы весь измученный.

- Службой, - сказал он и снова прислонился щекой к стопке бумаги. - И голова что-то болит, - приврал он.

Леокадия пододвинула к нему кресло, села, стала поглаживать висок.

- Отчего ж это ваша головка разболелась? А оттого, Алексей Сидорович, что не хотите меня видеть и совсем обо мне не думаете, а я страдаю без вас от тоски. Вы же и в романах читали, как тяжко переживают женщины одиночество. Правда?

- Ага, - мотнул головой Потапенко, чтобы не гладила.

- А я люблю тосковать, если знаешь, что и по тебе тоскуют, - говорила она, улыбаясь и не переставая гладить ему висок.

Потапенко принялся внимательно ее разглядывать, словно прикидывая, чего она стоит. Прежде всего заметил, что глаза у нее холодные и тусклые, как мутная вода, лобик узкий, хлипкий, казалось - сдави его двумя пальцами, он треснет, как яичная скорлупа. Заметил, что и ноздри неровные - одна больше, другая меньше, и уши острые, как у лисы. И сколько еще неприятного заметил он в эти минуты! А всего неприятней была ему ее болтовня... "Чтоб ты потолстела на два пуда", - пожелал он ей в душе.

А Леокадия подвинулась еще ближе и сказала:

- Алексей Сидорович, пойдемте на речку. Я хочу на лодке покататься. Там так хорошо. Птички чирикают.

- Я же на службе, - вскочил он со стула, - у меня - во работы! Даже поесть некогда было.

- Так я тебе пирожков принесу.

- Не до пирожков. Вечером увидимся.

- Вечером, - надулась она, - к Гапочке пойдете. Вчера были же у нее. Мне Клара Фридриховна сказала. И очень веселились там.

- А что еще она сказала? - уже не скрывая раздражения, спросил Потапенко. - Я по служебным делам там был. У меня целый список заданий. Вот, - потряс он запиской Богушевича. - Читай.

Она взяла, прочитала.

- Пусть бы сам все это и делал.

Пришел Давидченко и привел Катерину. Карманы у делопроизводителя оттопыривались - Катерина уже что-то ему туда напихала.

- Прошу прощения, Лека, - радостно развел руками Потапенко. - Служба. Адью до вечера. Вечером и покатаемся на лодке.

- Покатаемся? - воскликнула она, и ее острые ушки загорелись от радости. И вышла. За ней вышел и Давидченко.

Потапенко вызвал из коридора Катерину и начал допрос.

Говорила она охотно, рассказала, как Антипка ездил в Корольцы к дядьке Симону, как гостил там, сколько каких привез гостинцев. Антипка вернулся пьяный, но, слава богу, целый, никто не побил.

- А что еще, кроме гостинцев, от Симона привез?

- А ничего.

- А седло?

- Так седло он раньше привез. На святого Сергея. И меду горшочек.

- Зачем же ты мне все это рассказываешь?

- А что пану интересно?

- Седло. Про него и расскажи. Ну и бестолковые же вы все. - И засмеялся, вспомнив недавний допрос кочегара с винокуренного завода. Тот якобы видел, как сосед искалечил свою жену. Кочегар рассказывал: "Зашел к соседу, он страшный такой, весь белый. Достал из шкафа бритву и побежал в комнату к жене. Я за ним". - "А дальше что было?" - записав в протокол эти показания, спросил Потапенко. "Ничего. Сосед начал бриться перед жениным зеркалом".

- Во, панок, - засмеялась Катерина. - А что про то седло говорить? Нет седла.

- Как нет?

- А вы не помните, что вчера у Иваненко мне сказали? Сказали - утопите в речке. Так я и продала его цыгану. Зачем топить?

- Продала?

- Продала. Цыган купил и уехал со своим табором.

Потапенко изо всех сил воткнул ручку в чернильницу, встал, грохнув креслом.

- Черт бы вас всех побрал, - сердито сказал он, походил вдоль стола, но долго сердиться и нервничать было не в его характере. Вспомнил: и правда, вчера пьяный сказал это Катерине.

- А цыгана того уже не найти?

- Разве цыгана найдешь? Цыган, что ветер в поле.

- Ну и черт с ним, с тем седлом. Оно ж мое, моей матери, - сказал Потапенко для собственного утешения. - И зачем оно не сгорело? - На всякий случай он записал в протокол показания Катерины, отпустил ее, а сам стал думать об этом происшествии. Седло свое он знал - отцово, драгунское. Похоже, на нем никогда и не ездили. Лежало в конюшне, войлок изъела моль, кожа высохла, потрескалась. Давно надо было выкинуть его или продать. Ну и дурень тот, кто его украл. Ну и дурень!