При опознании - задержать - Страница 48

- А что там расследовать. Эта придурковатая барыня сама все спалит. Зимой знаете, что сделала? Нанесла в комнату соломы и давай ее жечь прямо на полу. Грелась. У этой бабы точно не все дома.

- По ее же жалобе и еду, Степан Иванович, - сказал Богушевич.

- Горенко тележка? - показал исправник пальцем на Миколу. - Его кучер.

- Горенко. Обедать у него пришлось.

- О, я Тараса знаю. Человек хлебосольный. Заеду и я к нему. - Он хлопнул своего кучера по плечу, чтобы ехал, тот взялся уже было за вожжи, но исправник остановил его. - Вот еще что, Казимирович, - вспомнил он, бумага из губернии пришла, будто в нашем или соседнем уезде прячется террорист, убежавший из тюрьмы. Не встречал такого? - И засмеялся. - Откуда они тут могут быть?

Они разъехались.

Микола жестами начал что-то объяснять Богушевичу, тот не понял, сказал, чтобы написал, достал из портфеля бумагу и карандаш. Микола закивал головой, ладно, мол, остановил коня и написал: "Надо побить бонбой всех панов, исправников, суды, а царя выбрать справедливого".

- Каких панов, Микола? - прочитав написанное, спросил Богушевич.

- Мым-м, мы-м, - покрутил головой немой и замахал руками во все стороны.

- Всех панов?

- А-а, - подтвердил тот.

- Значит, и судей, прокуроров, следователей?

- А-а, - снова покивал головой немой.

- И меня? Ты бы и меня убил бомбой? Я же тоже в суде работаю. Я следователь и, как сам видишь, пан.

Микола повернулся к Богушевичу лицом, засмеялся во весь свой безъязыкий рот, развел руками, но Богушевич не понял, в чем смысл его улыбки и жестов.

- Напиши, - сказал он ему. - И меня бомбой?

Немой написал: "Все суды из мужиков жилы тянут, на них на всех надо бонбу".

- Что ж, спасибо за откровенность, - сказал ему Богушевич, карандаш положил в портфель, а исписанный лист бумаги вернул кучеру. - "Вы со своей колокольни одно видите, мы - другое. Ваша мужицкая правда не сходится с нашей чиновничьей: Наши интересы сталкиваются. Вот какая она, диалектика, брат Микола", - думал Богушевич.

Богушевич не обиделся на него. Психологию простолюдинов, особенно деревенских жителей, их отношение к блюстителям порядка он знал хорошо. Народ считает их царскими слугами, которые только о том и думают, как бы поприжать простых людей да шкуру с них содрать. И появись второй Пугачев, качаться бы судьям и следователям на виселицах.

"Вот, пан-господин Франтишек Богушевич, какая у тебя служба. Был бы ты врачом, учителем, тебе бы "бонбой" не угрожали. Терпи, думай, рассуждай и привыкай".

- Микола, - сказал он, увидев, что тот засунул бумагу в карман. Порви, что написал.

Микола показал, что использует ее на курево.

- На, возьми газету на курево, - дал ему Богушевич "Губернские ведомости", - а ту порви.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Незаписанные и записанные Богушевичем

мысли, рассуждения, воспоминания

...Как-то давным-давно в нежинском лицее наш преподаватель римского права попросил лицеистов написать характеристику на самих себя. Удивились мы: как скажешь правду про себя, какой ты, чего стоишь? Тогда преподаватель сказал, что подписываться под характеристиками не нужно, они должны быть анонимными. Мы написали, преподаватель собрал наши сочинения, положил в портфель и унес. Через неделю на уроке начал их читать и спрашивал у нас, узнаем ли, кто написал. Многих узнавали. Прочитал и мою характеристику, а я там вот что про себя написал: "С виду понурый, молчаливый, педантично принципиальный, самолюбивый, если дело касается моих убеждений, веры, нации и собственной личности. У меня гипертрофированное ощущение чужой боли. Не могу видеть, как унижают человека. Чужое несчастье воспринимаю, как свое. Болит у другого, болит и у меня. Однажды отец ушиб ногу и скорчился от боли, и у меня тут же заболела та же правая нога. Был однажды сердечный приступ у сестры Ганночки, мое сердце сжалось от боли... С меня словно содрана кожа - очень мучаюсь, если касаюсь в жизни чего-нибудь грубого, жестокого, злого, несправедливого... Не могу представить, как стану судьей, следователем, прокурором - тогда только с этими язвами жизни и придется встречаться".

...Люблю мечтать о красивом и о будущем человечества. Это будущее сам творю в мечтах, представляю жизнь через сто лет, совсем не похожую на настоящую. Верю в счастливую для всех жизнь, этой верой живу и буду делать все, что в моих силах, чтобы жизнь эта скорей наступила. Она, конечно, не будет райской, но духовно богатой и справедливой будет.

...Чаще всего наша судьба зависит от других людей. Сделают тебе люди добро - повезет в жизни. Обиду горькую причинят - жизнь горькой станет. Значит, лучшая жизнь всего общества зависит от нас самих, от сущности каждого человека. Отец мой учил нас, малых: не делай другому того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе. И я стараюсь не причинять никому зла.

...Чему я должен посвятить свою жизнь? Этой моей службе, за которую я держусь, так как она меня кормит? Что я могу сделать, чтобы помочь людям построить светлое будущее, о котором я так мечтал в юности? И кто я как личность? Конечно, я, как и всякий человек, индивидуум. Но какой? Скорее всего, я не кто-нибудь, а что-нибудь. Может, только и представляю собой в миллионном сонме людей статистическую единицу народонаселения...

...Ах, каким я был горячим юношей, как верил в возможность осуществить великое, вечное, славное! А к чему привела эта вера? Пошел в повстанцы, взялся за оружие - в крови искупался. Из университета пришлось бежать, иначе выслали бы с волчьим билетом.

...Пишу стихи то по нескольку на день, то месяцами не берусь за перо. Тянется душа к поэзии. Один бог знает, может быть, моя поэзия и есть то главное, чему я должен отдаться целиком? Вот украинец Тарас Шевченко за своего "Кобзаря" навечно останется в памяти народа. Великий Кобзарь сыграл на своей кобзе великие песни. А сыграю ли я?